Енё Рэйтё - Золотой автомобиль [Авантюрист]
– Вставайте, – терпеливо повторил секретарь. – Вы должны заменить в легионе человека по фамилии Корто.
– Отстаньте, вы, пиявка…
– Моя фамилия Ванек.
– Послушайте, господин кровосос Ванек, что вы ко мне прицепились?
– Мне будет жаль, если наша давняя, закадычная дружба кончится для меня разочарованием, месье Цвиллингер.
Горчев подпрыгнул, словно ужаленный:
– Послушайте, я все понимаю, но объясните, бога ради, откуда вы взяли этого Цвиллингера. Я с ума с вами сойду!
– Только не теперь. Я лично поручился за вас перед господином Корто.
– Ладно. Но откуда взялся Цвиллингер?
– Я пошутил. Мне хорошо известно, что вы, в сущности, Петрович.
– И кто такой Корто? Почему он вступает в легион?
– Из патриотических соображений. Его обязали на вечные времена покинуть страну как неисправимого преступника. Он тайно вернулся и хочет служить в легионе.
– Отлично!
Горчев быстро оделся. Они успели на поезд и около полудня прибыли в Марсель.
По дороге в форт Сен-Жан Горчев протянул руку секретарю:
– Спасибо за все, что вы для меня сделали.
– Не стоит, я только выполнял свои обязанности, месье Петрович. Сообщите о ваших поручениях.
– Сомневаюсь, что по регламенту легиона рядовой может держать секретаря.
– Меня как цивильной персоны служебный регламент не касается.
– Ваша преданность трогательна. Кстати, я действительно хочу вас попросить…
– Слушаю.
– Закажите по телефону разговор с Ниццей.
– Могу, – кивнул Ванек и пошел.
– Эй, господин Ванек, постойте! Вы даже не знаете, в чем поручение.
– Вы ведь желаете заказать междугородний разговор.
– Но для чего вы будете звонить в Ниццу?
– Хороший секретарь не интересуется частными делами шефа.
– Вы должны вызвать особняк Лабу… Не бегите так. Вы спросите, дома ли мадемуазель Аннет. Если да… как-нибудь дадите мне знать.
– Что у вас с этой дамой?
– Личное дело, господин Ванек.
– Ага, – секретарь прищурился. – Значит, актриса. Опасайтесь актрис.
Любовь…
– До свидания, господин Ванек.
Горчев пошел к форту. Часовые охотно его пропустили – выпускали здесь менее охотно. Надо разыскать полковую канцелярию. Повсюду сновали солдаты. Где этот Корто, который не мог прожить без Франции? Поискав с часок, он его нашел субъект с низким лбом и прыщавой физиономией производил несколько мрачноватое впечатление. Он уже ходил в униформе.
– Вы, значит, Горчев? – протянул он флегматично и тупо.
– Я, братец. Спасибо за любезность, теперь ты свободен.
– Нет. После обеда я отправляюсь в Африку.
– Хоть к черту отправляйтесь. Я – Иван Горчев, и верните мое удостоверение.
– Терпение. Я нашел здесь одного сержанта, мы с ним в Париже в хорошие времена работали у Пежо. Его зовут Гектор Потиу. Если отдать вам удостоверение, придется зачисляться заново, и неизвестно, к какому сержанту попадешь. Этот ведь свой парень. Великое дело, поймите.
– Но я тоже хочу служить.
– Запишитесь снова. Кого заботит, сколько Горчевых могут служить сразу, – сказал Корто, торговец живым товаром, который, впрочем, был настолько пьян, что едва стоял на ногах.
– Так… И вы возьмете фамилию Горчев?
– Не бойтесь за честь семьи.
– Ладно. Тогда я вступлю заново, а вы отправляйтесь с вашим сержантом.
Примерно час Горчев спокойно сидел на скамейке запрокинув голову и принимал солнечную ванну столь непринужденно, сколь сие возможно в форту. Однако дальнейшие события не дали ему нежиться слишком долго.
Позднее он снова заметил Корто, порядком пьяного, в обществе рыжеусого сержанта – Гектора Потиу, вероятно. Началась перекличка. Зачитали именной лист. Каждый новобранец из подразделения Гектора Потиу с вещами становился в строй. Корто хранил свое имущество в перевязанной шпагатом сигарной коробке среднего размера, на которой по-детски крупными буквами было выведено «Иван Горчев». Корто, надо полагать, решил, что не повредит для памяти записать собственное имя. Он деликатно положил коробку перед собой.
Протрубили сигнал, и взвод двинулся через ворота в направлении гавани. Во дворе появился другой унтер-офицер, некий сержант Вердье, и закричал:
– Всем, кто записался сегодня утром, выстроиться у ворот справа.
Это касалось и Горчева. Сержанта Вердье рядовые между собой прозвали Львом: складки возле рта, нос и удивительная расстановка глаз напоминали популярного хищника. Ревом он, пожалуй, превосходил грозную бестию. Правый глаз у него был всегда полузакрыт, что рождало гримасу постоянного недоверия. Зубы измерялись сантиметра в два. С легким преувеличением можно сказать, что такими большими прямоугольными зубами человеческая челюсть еще никогда не блистала.
В данный момент он стремился изобразить из себя эдакого добродушного и дружелюбного унтер-офицера. Однако в сложном выражении его физиономии успокоительная улыбка палача соединялась с блаженством параноика, предающегося радостным видениям.
– Вы вступили в легион, – возвестил он рекрутам. – Вы должны все время думать, какое это счастье, какая честь. Если вы будете думать об этом все время, вам обеспечена великолепная жизнь. Легион – самое удобное и безопасное место. Я – самый покладистый человек на свете. Меня даже называют отцом взвода. Не люблю только нахальных. Кто себя дерзко поведет, потом пожалеет. Многие могли бы порассказать об этом, да жаль, никого в живых не осталось. Прошу запомнить мои слова, а все остальное – моя забота. Полное послушание – и заживете, как Алиса в стране чудес, ведь я самый отзывчивый и добрый человек на свете. Марш отсюда, свиньи, видеть вас не могу, бандиты!
Все это он отбарабанил быстро и механически, словно нанятый шафер свадебное поздравление, затем шумно удалился под зловещий аккомпанемент своей сабли, орденов и шпор. Его заменил капрал с довольно дикой физиономией и сонным голосом, известный Жант, которого трясло при виде любого штатского. Местный полковой врач, отличающийся богемными привычками, назвал данную болезнь цивилофобией. Главные симптомы неизлечимого недуга: неудержимая тошнота и мучительные припадки буйства при виде персоны в штатском.
По его лицу расползлась гримаса непроходимой скуки и отвращения: он запихнул большие пальцы за ремень, широко расставил ноги и энергично сплюнул. Мать честная, сколько штатских, сколько сутулых спин и криво посаженных голов! Грызут ногти, разглядывают собственные башмаки, лениво покачиваются; ряд раскинулся криво, словно отброшенная веревка. И все эти олухи должны стоять на утренней побудке в Сахаре как на параде.
– Меня зовут капрал Жант, – начал он мелодично, чуть ли не кротко. – Каждый из вас отвратно «синий». Слово сохранилось с наполеоновских времен, когда рекрутам шнуровали воротник: у них вываливался язык, и они «синели» на глазах. С тех пор повелось называть всякий штатский сброд «синими». Следуйте за мной хоть каким-нибудь строем, меня прямо колотит от вашего вида.
